|
Семена созерцания. Томас Мертон
|
|
| putnik_shep | Дата: Суббота, 27.11.2010, 21:24 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 2675
Статус: Offline
| Томас Мертон
НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
2010
Томас Мертон — американский ученый-монах,
член братства траппистов, один из крупных ду-
ховных писателей XX в. Наиболее известна его
книга The seven storey mountain («Семиярусная го-
ра»), которую иногда сравнивают с "Исповедью"
св. Августина. Погиб в Таиланде в 1968 г. (не-
счастный случай). Содержание
Что такое созерцание?
А это не созерцание
Не мы решаем пробудиться, но Бог решает
разбудить нас
Уединение, не разъединение
Тело с переломанными костями Что такое созерцание?
Созерцание — это высшее выражение умст-
венной и духовной жизни человека. Это духовная
жизнь, трезвая, деятельная, вполне сознающая
самоё себя. Это духовное чудо. Это непроизволь-
ное благоговение перед святостью жизни. Это
благодарность за жизнь, за сознание, за сущест-
вование. Это живое сознание того, что наша
жизнь берет начало из невидимого, трансцен-
дентного и бесконечно щедрого Источника. Со-
зерцание — это, прежде всего, осознание реаль-
ности этого Источника. Оно знает Источник, не-
ясно, необъяснимо, но с уверенностью, превыша-
ющей разум и веру. Ибо созерцание — это своего
рода духовное зрение, к которому, в сущности,
стремятся и разум, и вера, т.к. без него они неиз-
бежно остаются несовершенными. Однако созер-
цание это не зрение, потому что оно видит «не ви-
дя» и знает «не зная». Это глубочайшая вера, зна-
ние, слишком глубокое, чтобы его постичь в сло-
вах, образах или понятиях. На него можно намек-
нуть символами, но в тот момент, когда созерца-
ющий пытается выразить, что он знает, он отри-
цает то, что утверждал, и отказывается от своих
слов. Ибо в созерцании мы знаем, «не зная». Или,
точнее, мы знаем, но по другую сторону знания
или незнания.
У поэзии, музыки, искусства есть что-то общее
с созерцательным опытом. Но созерцание идет
дальше эстетической интуиции, дальше искусст-
ва, дальше поэзии. Оно идет дальше философии и
умозрительного богословия. Оно превосходит,
восполняет их, в то же самое время заменяя и от-
рицая. Созерцание всегда сверх и вне, за преде-
лами нашего знания, наших систем, выше объяс-
нений, рассуждений, выше нас самих. Чтобы
войти в мир созерцания, надо в каком-то смысле
умереть, но эта смерть оказывается выходом в
высшую жизнь. Это смерть во имя той жизни, ко-
торая оставляет позади все, что мы знаем и це-
ним как нашу жизнь и мысль, наш опыт, наши
радости.
Таким образом, созерцание вытесняет и отбра-
сывает все иные формы интуиции и опыта, будь
то в искусстве, философии, богословии, в литур-
гическом опыте, или на обычных уровнях любви
и веры. Это отрицание, конечно, только мнимое.
Созерцание совместимо со всем перечисленным,
т.к. является завершением этого разнообразного
опыта. Но в самом опыте созерцания все другое
мгновенно исчезает. Оно «умирает» для того, что-
бы снова родиться на более высоком уровне.
Другими словами, созерцание прикасается к
знанию и даже опыту трансцендентного и невы-
разимого Бога. Оно познает Бога как бы коснув-
шись Его. Или вернее, как будто его невидимо ко-
снулся Бог... Коснулся Тот, у Кого нет рук, но Кто
— подлинная реальность и источник всего, что
существует. Поэтому созерцание — это неожи-
данный дар пробуждения к подлинно реальному.
Это ясное сознание бесконечного Существа как
основы нашего ограниченного существования.
Осознание нашей случайной реальности как полу-
чаемой в дар от Бога, как свободный дар любви.
Это то экзистенциальное прикосновение, которые
мы имеем в виду, когда говорим — метафоричес-
ки — что нас коснулся Бог.
Созерцание это также ответ на призыв Того,
Кто не имеет голоса, и тем не менее говорит во
всём, что существует, и Кто говорит в глубине на-
шего существа, ибо мы сами — Его слова. Но мы
слова, которые должны Ему ответить, отозваться
как эхо на Его призыв, и в каком-то смысле даже
вместить и выразить Его. Созерцание именно та-
кое эхо. Это отклик из самой глубины нашего ду-
ха, в которой сама наша жизнь теряет свой осо-
бый голос и отзывается величием и милостью Со-
крытого и Живого. Через нас Он отвечает Самому
Себе, и Его ответ это божественная жизнь, всеоб-
новляющее божественное творчество. Мы сами
становимся Его откликом и Его ответом. Как буд-
то, творя нас, Бог вопрошал, а пробуждая нас к
созерцанию, Он отвечает на этот вопрос, так что
созерцающий оказывается одновременно и во-
просом, и ответом.
Созерцательная жизнь подразумевает два
уровня сознания: сознание вопроса и сознание
ответа. Хотя это два разных и весьма отличных
друг от друга уровня, они в то же время являются
осознанием одного и того же. Сам вопрос являет-
ся ответом, а мы сами — тем и другим. Но мы не
можем осознать это, пока не перейдем на другой
уровень сознания. Мы пробуждаемся и понима-
ем, что вопрос — свой же собственный ответ, а не
что-то совершенно отличное. И это все можно
суммировать в одном сознании — не посылке, а
опыте — «Я есмь».
Созерцание, о котором идет речь, это не фило-
софия. Это не статическое сознание метафизиче-
ских сущностей, воспринимаемых, как духовные
объекты, неизменяемые и вечные. Это не созер-
цание абстрактных идей. Это религиозное вос-
приятие Бога через жизнь в Боге или через «сы-
новство», как говорит Евангелие. «Ибо все, води-
мые Духом Божиим, суть сыны Божии. Сей Са-
мый Дух свидетельствует духу нашему, что мы —
дети Божии» (Рим 8,14.16). «Тем же, которые при-
няли Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин
1,12). Итак созерцание, о котором здесь речь, это
не обыкновенный религиозный дар. Его нельзя
добиться самому умственным усилием, усовер-
шенствованием наших естественных сил. Это не
самовнушение, появляющееся в результате сосре-
доточения на своем внутреннем духовном суще-
стве. Это не плод наших усилий, а дар Божий,
дар Бога, Который в Своем милосердии заверша-
ет тайный и непостижимый акт творчества, про-
свещая наши ум и сердце, пробуждая в нас со-
знание, что мы — слова, произнесенные в Его
Едином Слове, что Дух Животворящий живет в
нас и мы — в Нем. Что мы «во Христе» и Христос
в нас. Что наша естественная жизнь восполнена,
возвышена, преображена и завершена во Христе
Святым Духом. Созерцание — это понимание и
осознание, даже в каком-то смысле опыт того, во
что каждый христианин неясно верит: «Уже не я
живу, но живет во мне Христос» (Гал 2,20).
Поэтому созерцание больше, чем рассмотрение
абстрактных истин о Боге, больше, чем даже эмо-
циональное размышление о том, во что мы верим.
Это пробуждение, просвещение и удивительное
интуитивное схватывание, путем которого лю-
бовь получает уверенность в творческом и дина-
мическом вмешательстве Бога в нашу повседнев-
ную жизнь. Стало быть, созерцание не просто «на-
ходит» ясную идею Бога и заключает Его в преде-
лах этой идеи и держит Его там, как узника, к
которому оно всегда может вернуться. Напротив,
созерцание уносится в Его царство, в Его тайну и
свободу. Это чистое и девственное знание, бедное
понятиями, еще более бедное логическими умоза-
ключениями, но способное именно благодаря этой
бедности и чистоте следовать за Словом.
|
| |
| |
| putnik_shep | Дата: Суббота, 27.11.2010, 21:26 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 2675
Статус: Offline
| А это не созерцание
Единственный способ избавиться от ложных
представлений о созерцании — это испытать его
самому. Того, кто не знает на собственном опыте
природу этого порыва и пробуждения на новом
уровне реальности, не может не вводить в за-
блуждение то, что обычно говорится о созерца-
нии. Созерцанию нельзя научить. Его нельзя хо-
рошо объяснить. На него можно указать символи-
чески, намекнуть. Чем более объективен и научен
анализ созерцания, тем более оно лишается свое-
го подлинного содержания, потому что этот опыт
лежит за пределами логических обоснований и
словесных выражений. Нет ничего более отталки-
вающего, чем псевдонаучное определение созер-
цательного опыта. Одна из причин этого в том,
что такие попытки определения обычно соблазня-
ются психологическим подходом, а адекватной
психологии созерцания просто не существует.
Описывать «реакции» и «чувства» значит поме-
щать созерцание туда, где его нет — в область по-
верхностного сознания, где его можно наблюдать
только путем рефлексии. Но и рефлексия, и со-
знание как раз и есть часть того внешнего «я», ко-
торое в подлинном пробуждении к созерцанию
«умирает» и отбрасывается, как поношенная оде-
жда.
Созерцание не может быть функцией этого
внешнего «я». Существует неразрешимое противо-
речие между трансцендентной личностью, кото-
рая пробуждается только в созерцании, и поверх-
ностным и внешним «я», которое мы обычно
отождествляем с первым лицом единственного
числа. Надо помнить, что это внешнее «я» не есть
наша подлинная сущность. Это наша «индивиду-
альность» и наше «эмпирическое "я"», но это не
тот сокровенный и тайный человек, в ком мы жи-
вем в глазах Божиих. То «я», что действует в ми-
ре, думает о себе, наблюдает за собственными
реакциями и говорит о себе, не есть подлинное
«я», которое соединилось с Богом во Христе. Оно
не больше, чем одеяние, маска, личина той тай-
ной и неизвестной личности, которую большинст-
во из нас так и не находит до смерти*. Наше
внешнее, поверхностное «я» не вечно, не духовно.
Напротив. Это «я» обречено исчезнуть без остат-
ка, как дым. Оно бесконечно хрупко и недолго-
вечно. Созерцание это уверенность, что это «я» не
есть «я», и пробуждение неизвестного «я», того,
что за пределами наблюдения и рефлексии, и не-
способного объяснить самого себя. Оно даже не
может сказать «я» с уверенностью и дерзостью
другого «я», т.к. в его природе оставаться скры-
тым, неназванным, неопознанным в обществе,
*Ад можно представить себе, как постоянное отчуж-
дение от нашего подлинного существа, находящегося в
Боге.
где люди говорят о себе и друг о друге. В таком
мире подлинное «я» остается бессловесным и не-
видимым именно потому, что ему есть что ска-
зать, но только не о себе.
Нет ничего более чуждого созерцанию, чем де-
картовское cogito ergo sum — «я мыслю, значит я
существую». Это декларация отчужденного чело-
века, изгнанного из собственных духовных глу-
бин, вынужденного искать утешения в доказа-
тельстве собственного существования (!), основан-
ном на наблюдении, что он «мыслит». Если мысль
человека необходима для концепции его сущест-
вования, то в таком случае он только отдаляется
от своего подлинного существа. Он превращает
себя в концепцию. Он лишает себя возможности
непосредственно испытать тайну своего бытия. В
то же время, превращая Бога в концепцию, он
лишается возможности интуитивного познания
божественной реальности, которую нельзя опи-
сать. Он приходит к собственному существу как к
объективной реальности, другими словами, пыта-
ется осознать себя так, как оно осознает «пред-
мет», чуждый самому себе. И он доказывает, что
«предмет» существует. Он убеждает себя: «Я, сле-
довательно, предмет». И дальше, он убеждает се-
бя, что Бог, бесконечный, трансцендентный, так
же есть «предмет», «объект», как другие конечные
и ограниченные объекты нашей мысли!
Созерцание же, напротив, это опытное схва-
тывание реальности как субъективной, не столько
«моей», что означало бы «принадлежащей внешне-
му "я"», но «мною» в экзистенциальной тайне. Со-
зерцание приходит к реальности не путем дедук-
ции, но интуитивным пробуждением, в котором
наша свободная и личная реальность осознает
собственные экзистенциальные глубины, грани-
чащие с тайной Божества.
Для созерцающего нет cogito «я мыслю» и нет
ergo «а поэтому», но только SUM — «я есмь». Не в
смысле тщетного утверждения нашей индивиду-
альности как окончательно реальной, но в сми-
ренном сознании нашего скрытого существа как
личности, в которой, с беспредельной добротой и
непоколебимой властью, живет Бог.
Созерцание — удел не только пассивных и ти-
хих натур. Это не просто инертность, склонность
к бездеятельности, к психическому покою. Созер-
цающий не просто человек, который любит си-
деть и думать, еще меньше человек с отсутствую-
щим взглядом. Созерцание гораздо больше, чем
вдумчивость или склонность к рефлексии. Конеч-
но, в нашем мире бессмысленности и автоматиз-
ма нельзя относиться с пренебрежением к вдум-
чивому темпераменту. Такой темперамент как
раз и может расположить к созерцанию.
Созерцание это не склонность к молитве или
умение находить мир и удовлетворение в церков-
ной службе. Молитва — церковная и частная —
большое благо и почти необходимая подготовка
для созерцательного опыта. Но молитва сама по
себе никогда не может стать этим опытом. Созер-
цательная интуиция не имеет ничего общего с
темпераментом. Хотя и случается, что человек ти-
хого нрава становится созерцающим, но как раз
пассивность характера может удержать его от
той внутренней борьбы и того кризиса, через ко-
торые надо пройти на пути к более глубокому ду-
ховному пробуждению.
С другой стороны, случается, что активный и
страстный человек внезапно и почти без борьбы
пробуждается к созерцанию. Но надо сказать,
что, как правило, некоторые деятельные натуры
не расположены к созерцанию, и если и приходят
к нему, то с большим трудом. Этим натурам, ве-
роятно, даже не надо думать о созерцании или
добиваться его, т.к. на этом пути они обычно пе-
ренапрягаются и их бесполезные усилия могут да-
же принести им вред. Эти люди — склонные к во-
ображению и к активным завоеваниям — исто-
щают себя попытками достичь созерцания, как
будто это какой-то предмет, как богатство, обще-
ственное положение, профессорская или епископ-
ская кафедра. Но созерцание никогда не может
быть объектом расчета и честолюбия. Его не до-
биваются, разумно строя планы, потому что это
живая вода духа, которой мы жаждем, как за-
гнанный олень жаждет воды в пустыне.
Не мы решаем пробудиться, но Бог решает
разбудить нас
Созерцание это не транс и не экстаз, это не
внезапное слышание несказуемых слов, не вооб-
ражение света. Это не эмоциональный огонь и
сладость, сопутствующие религиозной экзальта-
ции. Это не исступление, не захватывающее и ос-
вобождающее стихийное мистическое безумие.
Подобные состояния могут быть похожими на
пробуждение к созерцанию, т.к. они выключают
обычное сознание и контроль, осуществляемые
нашим эмпирическим «я». Но они не являются
следствием активности «глубинного "я"», а только
результатом эмоций, соматического подсознания.
Это прилив дионисийских сил нашего id. Такие
проявления, конечно, могут сопутствовать глубо-
кому и подлинному религиозному опыту, но, гово-
ря о созерцании, я не их имею в виду.
Созерцание это и не дар пророчества, не спо-
собность читать в сердцах людей. Эти дары могут
иногда сопутствовать созерцанию, но они не обя-
зательны для него, и было бы ошибкой их смеши-
вать.
Есть много иных возможностей выхода из эм-
пирического внешнего «я», которые могут казать-
ся, но не являются созерцанием. Например, опыт
коллективного энтузиазма, который захватывает
и заставляет забывать себя в тоталитарной де-
монстрации или параде: подъем самодовольной
партийной лояльности, которая вычеркивает со-
весть и прощает во имя Класса, Нации, Партии,
Расы или Секты любой преступный уклон. Опас-
ность и привлекательность этого ложного обаяния
Нации и Класса заключаются именно в том, что
они соблазняют и как будто удовлетворяют тех,
кто больше не чувствует никакой подлинной ду-
ховной жажды. Ложная мистика массового обще-
ства захватывает тех людей, которые так отчуж-
дены от себя и от Бога, что больше не способны
на подлинное духовное переживание. И в то же
время, именно эти суррогатные формы энтузиаз-
ма оказываются «опиумом для народа», заглуша-
ющим сознание наиболее глубоких и наиболее
личных потребностей, отчуждающим людей от
своей подлинной сущности, усыпляющим совесть
и личность и превращающим свободных и разум-
ных людей в пассивный инструмент неразборчи-
вых политиков.
Пусть никто не ищет в созерцании избавления
от конфликтов, сомнений и душевных мук. На-
оборот, глубокая и словами невыразимая несо-
мненность созерцательного опыта пробуждает в
душе трагические муки и поднимает множество
вопросов, подобных незаживающим ранам. Ибо с
укреплением уверенности возрастает поверхност-
ное «сомнение». Это сомнение никоим образом не
противостоит настоящей вере, но оно безжалост-
но исследует и ставит под вопрос ложную быто-
вую «веру», человеческую веру, которая не боль-
ше, чем пассивное принятие общепринятого мне-
ния. Эта ложная «вера» — по которой мы часто
живем и которую нередко смешиваем с нашей
«религией» — подвергается неумолимому анализу.
Эти муки — как бы испытание огнем, в котором
сам свет невидимой истины, коснувшийся нас в
созерцании, заставляет нас ставить под вопрос и
в конце концов отвергать все предрассудки и ус-
ловности, которые мы до тех принимали чуть ли
не за догматы. Созерцание — это не просто пас-
сивное согласие с существующим порядком ве-
щей, как иногда утверждают; это свело бы его на
уровень духовного наркоза. Созерцание — не бо-
леутоляющее. Но каким пожаром в нем полыхают
и превращаются в пепел старые изношенные сло-
ва, штампы, лозунги, рационализации! Хуже все-
го, что даже по видимости святые понятия пожи-
раются огнем вместе со всем остальным. Это жут-
кое разрушение и сожжение идолов, очищение
храма, чтобы ничто созданное человеком не зани-
мало места, которому Бог повелевает быть неза-
нятым: центр, экзистенциальный алтарь, кото-
рый просто «есть».
В результате этого созерцающий мучается со-
знанием того, что он больше не знает, что такое
Бог. Он может понимать — или же не понимать,
— какое это огромное завоевание, т.к. Бог это не
«что», не «вещь». И это именно одна из основных
черт созерцания. Оно видит, что нет такого «что»,
которое можно назвать Богом. Нет такой «вещи»
— Бог, ибо Бог не «что» и не «предмет», а чистое
Кто*. Он тот «Ты», перед которым наше сокровен-
ное «я» осознает самого себя. Он это «Я Есмь»,
пред Кем нашим самым личным и настоящим,
неотъемлемым голосом мы отзываемся: «я есмь».
|
| |
| |
| putnik_shep | Дата: Суббота, 27.11.2010, 21:27 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 2675
Статус: Offline
| Уединение, не разъединение
Вероятно, иногда становятся отшельниками,
думая, что святости можно достигнуть, только уй-
дя от людей. Но единственное оправдание созна-
тельного уединения это уверенность, что оно по-
*Это не нужно понимать в том смысле, что человек
действительно не имеет понятия о Божественной при-
роде. Но в созерцании абстрактные понятия Божест-
венной сущности не играют важной роли, ибо они за-
менены конкретной интуицией, основанной на любви
Бога, как Личности, а не «природы» или «предмета»,
которые являются объектом изучения или собственни-
ческого желания.
может любить не только Бога, но и людей. Если
идешь в пустыню только чтобы уйти от тех, кто
тебе неприятен, не найдешь ни мира, ни уедине-
ния, но уединишься с бесами.
Человек ищет целостности потому, что он об-
раз Единого Бога. Целостность подразумевает уе-
динение, и, следовательно, необходимость быть
физически одному. Но целостность и уединение
— это не метафизическая изолированность. Тот,
кто изолирует себя, чтобы получить независи-
мость для своего эгоистического и внешнего «я»,
сам распадается на множество противоречащих
друг другу страстей и в конце концов запутыва-
ется и теряет связь с реальностью. Уединение ни
в коем случае не должно быть самолюбованием и
диалогом «я» с самим собой. Такое само-созерца-
ние является бесплодной попыткой утвердить
свое ограниченное «я» как бесконечное, сделать
его полностью независимым от других людей. А
это безумие. Надо заметить, однако, что это безу-
мие не характерно для отшельников, оно гораздо
чаще встречается среди тех, кто пытается утвер-
дить свое собственное превосходство путем под-
чинения других. Это более обычный грех.
Жажда подлинного уединения — сложная и
опасная вещь, но это реальная жажда. Она стано-
вится все более реальной в наши дни, когда кол-
лективное начало все больше и больше стремится
поглотить личность в свою бесформенную и без-
личную массу. Соблазн нашего времени — урав-
нять любовь с конформизмом, т.е. с пассивной
подчиненностью массовому уму или организации.
Этот соблазн только усиливается бесплодным бун-
том тех оригиналов, которые любой ценой хотят
быть «непохожими» и тем самым создают для себя
лишь новый вид скуки — скуку, которая не пред-
сказуема, а неожиданна.
Подлинное уединение — это жилище личности,
ложное уединение — прибежище индивидуалис-
та. Личность создается неповторимой и творчес-
кой способностью любить, способностью сочувст-
вовать всем существам, созданным и любимым
Богом. Эта способность уничтожается с потерей
перспективы. Без некоторой доли уединения не
может быть со-чувствия, потому что когда чело-
века затягивает в механизм общественной маши-
ны, он перестает воспринимать потребности каж-
дого отдельного человека как личную ответствен-
ность. Можно убежать от людей, бросившись в гу-
щу толпы.
Уединяйся, но не для того, чтобы убежать от
людей, но чтобы найти их в Боге.
Физическое уединение имеет свои опасности,
но их не нужно преувеличивать. Великий соблазн
современного человека не физическое уединение,
а погружение в толпу, не бегство в горы или в пу-
стыню (дай Бог, чтобы люди соблазнялись этим!),
но бегство в огромное бесформенное море безот-
ветственности, т.е. в толпу. Действительно, нет
более опасного уединения, чем уединение челове-
ка, потерянного в толпе. Он не знает, что он
один, и в то же время не ведет себя как личность
в обществе. Он не встречается с опасностью и от-
ветственностью подлинного уединения, и в то же
время массовость снимает с его плеч всякую от-
ветственность. Однако, он никоим образом не
свободен от забот; он отягчен расплывчатым,
анонимным беспокойством, безымянным стра-
хом, мелкими, щекочущими страстишками и все-
проникающей враждебностью, наполняющими
массовое общество, как вода наполняет океан.
Жизнь среди других людей не означает непре-
менно, что мы живем в общении с ними или даже
просто имеем с ними сношения. Ведь массовому
человеку нечего сказать. И очень часто есть что
сказать как раз отшельнику-одиночке. Хотя он и
не многословен, но то, что он говорит, ново, су-
щественно, неповторимо. Он говорит свое. Хоть
говорит он мало, у него есть то, что он хочет пере-
дать другим, что-то личное, чем он может поде-
литься с другими. Он может дать другим что-то
реальное, потому что он сам реален.
Когда люди живут скученно, но без подлинно-
го общения, кажется, что они делятся друг с дру-
гом больше и общаются глубже. На самом деле
это не общение, а погружение в общую бессмыс-
ленность бесчисленных и бесконечно повторяе-
мых лозунгов и штампов, так что в результате их
слушают, не слыша, и отвечают на них, не думая.
Постоянный звон пустых слов и машинного шу-
ма, нескончаемые оглушающие громкоговорители
в конце концов делают подлинное общение и
связь между людьми почти невозможными. В
массе каждая индивидуальность изолирована
толстым слоем нечуткости. Такому человеку все
равно, он не слышит, он не думает. Он не дейст-
вует, его толкают. Он не говорит, он производит
условные звуки, вызываемые соответствующим
шумом. Он не думает, он выделяет штампы.
Сама по себе жизнь в одиночку не изолирует
человека, как и жизнь сообща не непременно
приводит к общению. Общая жизнь может сде-
лать человека больше или меньше личностью, в
зависимости от того, подлинно ли это общая
жизнь или только жизнь в толпе. Если человек хо-
чет остаться человеком, совершенно необходимо
жить в общении, в долгом диалоге с людьми. Но
жить среди людей, не разделяя с ними ничего,
кроме общего шума и рассеяния, — это изолирует
человека больше чего-либо другого и почти непре-
менно отделяет его от реальности. Такая жизнь
отделяет и отъединяет человека от других людей
и от своего подлинного «я». Грех не в убежденнос-
ти в своем отличии от других, а в уверенности,
что быть таким, как все, вполне достаточно, что-
бы покрыть любой грех. Достаточно скверно са-
модовольство человека, наслаждающегося своим
превосходством, но оно более почтенно, чем са-
модовольство человека, не имеющего чувства соб-
ственного достоинства, потому что у него нет да-
же поверхностного собственного «я», достойного
уважения. Он не личность, не индивидуальность,
а только атом. Это атомизированное существова-
ние иногда превозносят как смирение или само-
пожертвование, иногда его называют послушани-
ем, иногда — преданностью диалектике классо-
вой борьбы. Оно ведет к своего рода миру, кото-
рый по существу не мир, а только бегство от неот-
ступно требовательного чувства конфликта. Это
мир не любви, а наркоза. Это не мир самоизоля-
ции, а бегство в безответственность.
Нет подлинного уединения, кроме уединения
внутреннего. А внутреннее уединение невозмож-
но для того, кто не имеет надлежащего отноше-
ния к другим людям. Подлинный мир невозможен
для того, кто воображает, что случайность талан-
та, привлекательной внешности или добродетели
отделяет его от других людей и ставит выше их.
Уединение это не отъединение, не разобщенность.
Бог дает нам таланты и добродетели не только
для нас самих. Мы члены друг друга, и все, что
дано одному члену, дано для всего тела. Я мою
ноги не для того, чтобы они были лучше моего ли-
ца.
Святые ценят свою святость не потому, что
она отъединяет их от всех нас и ставит выше нас,
но потому, что, напротив, она приближает их к
нам и в каком-то смысле ставит их ниже нас. Их
святость дана им для того, чтобы они могли помо-
гать и служить нам; как святые, так доктора и
сестры милосердия лучше, чем больные, потому
что они здоровы и владеют искусством лечить, и
все-таки они остаются служителями больных и
посвящают им свое здоровье и свое умение.
Святые являются святыми не потому, что свя-
тость делает их предметом любования для людей,
а потому, что дар святости делает их способными
любоваться всеми людьми. Святость дает им зор-
кость со-чувствия, которое способно найти добро
в самых страшных преступниках. Она избавляет
их от бремени судить и осуждать других людей.
Она учит их вызывать добро в других сочувстви-
ем, милостью, прощением. Человек становится
святым не потому, что убежден, что он лучше
грешников, но потому, что он понимает, что он
один из них и что нам всем вместе нужна Божья
помощь.
В смирении величайшая свобода. Покуда тебе
нужно защищать свое воображаемое «я», которое
считаешь важным, ты теряешь свой душевный
покой. Как только начинаешь сравнивать свою
тень с тенями других людей, теряешь всю ра-
дость, потому что это мир нереального, а в том,
что не существует, радости нет.
Как только начинаешь принимать себя слиш-
ком всерьез и воображать, что твои добродетели
важны потому, что они твои, становишься плен-
ником своего собственного тщеславия, и даже
твои лучшие поступки начинают ослеплять и об-
манывать тебя. Тогда, из самозащиты, обраща-
ешь внимание на грехи и ошибки других людей.
И чем большее значение придаешь себе, чем боль-
ше утверждаешь высокое мнение о самом себе,
тем больше осуждаешь других. Иногда и доброде-
тельные люди бывают несчастны и ожесточены,
потому что они бессознательно поверили, что все
их счастье зависит от того, что они добродетель-
нее других.
Когда смирение избавляет человека от привя-
занности к собственной репутации, он открыва-
ет, что совершенная радость возможна только то-
гда, когда мы полностью забываем себя. И только
когда мы больше не обращаем внимания на наши
собственные действия, на нашу репутацию, на
нашу исключительность, только тогда мы стано-
вимся совершенно свободными и можем подлин-
но служить Богу и только Ему.
Человек, который не наг и не беден в душе, бу-
дет бессознательно стремиться действовать ради
собственного блага, а не во славу Божию. Он бу-
дет добродетелен не потому, что он принимает
волю Божию, но потому, что хочет любоваться
своими собственными добродетелями. Однако
каждая минута будет приносить ему какое-то не-
удовлетворение, которое будет его огорчать и де-
лать нетерпеливым, и эта нетерпеливость его вы-
даст.
Он намеревался совершить удивительные по-
ступки, он не может представить себя без нимба
над головой. А когда события его будней настой-
чиво напоминают ему о его собственной незначи-
тельности и посредственности, ему стыдно, и его
гордость отказывается принять правду, которая,
однако, не должна удивлять здравого человека.
Даже профессионально благочестивые, и ино-
гда именно они, тратят время, состязаясь друг с
другом в благочестии, но это не приносит ничего,
кроме горя.
Христос неоднократно упрекал Своих апосто-
лов, когда они спорили и ссорились друг с другом
за первые места в Царстве Небесном. Двое из
них, Иаков и Иоанн, домогались получить места
по Его правую и левую руку... В житиях святых
не редкость, когда святые не соглашаются друг с
другом. Петр не всегда был согласен с Павлом... А
иногда очень святые люди были трудными и не-
выносимыми в жизни. Если это кажется неправ-
доподобным, то только потому, что обычно дума-
ют, будто святые были всегда совершенны и что
им не приходилось бороться со своими недостат-
ками. Но Бог иногда попускает, чтобы люди со-
храняли некоторые дефекты и несовершенства,
«белые пятна» и чудачества, даже после того, как
они достигли высокой степени святости, и благо-
даря этому их святость остается скрытой от них
самих и от других людей. Если бы святость свя-
тых была всегда ясно видна каждому, святые ни-
когда не достигли бы совершенства, к которому
приходят путем испытаний, критики и противо-
действия со стороны тех, с кем они живут.
Будь доволен тем, что ты еще не святой, хотя
ты и знаешь, что единственное ради чего стоит
жить, — это святость. Тогда ты отдаешь себя Бо-
гу, чтобы Он вел тебя к святости непонятными
тебе путями. Будешь идти в темноте, но не бу-
дешь больше занят собою и не будешь больше
сравнивать себя с другими. Те, кто пошли этим
путем, в конце концов осознали, что святость во
всем и что Бог везде. Отказавшись от желания
соревноваться с другими людьми, они неожидан-
но пробуждаются и узнают, что радость Господа
везде, и что они радуются добрым делам других
людей больше, чем когда-либо радовались своим
собственным. Они так ошеломлены Божиим отра-
жением в душах окружающих людей, что уже не
могут осуждать. Даже в величайших грешниках
они способны видеть добро, которого никто не
видит. А что касается самих себя, если они и ду-
мают о себе, то больше не решаются сравнивать
себя с другими. Теперь сама эта мысль становит-
ся невозможной. Но это больше не является ис-
точником страдания и жалоб: они достигли той
точки, где принимают свои незначительность как
должное. Они больше не заинтересованы в своем
внешнем «я».
Если я создан по образу Божию, то причина
моего существования — любовь, потому что Бог
— любовь. Любовь — это моя подлинная сущ-
ность. Самоотдача — мое подлинное «я». Любовь
— мой подлинный характер. Любовь — мое имя.
Поэтому, если я что-то делаю, думаю или гово-
рю не из любви к Богу, оно не может дать мне ни
мира, ни удовлетворения, ни радости.
Чтобы обрести любовь, я должен войти в свя-
тилище, где она скрыта — в тайну Божию. А что-
бы войти в Его святость, я должен стать святым,
как Он свят, совершенным, как Он совершен.
Как могу я даже сметь так думать? Разве это
не безумие? Да, это безумие, если я думаю, что
знаю, что такое святость и совершенство Божие,
и если я думаю, что могу попробовать им подра-
жать. Другими словами, надо начать с осознания,
что святость Божия для меня, как и для других
людей, есть нечто тайное, непостижимое, выше
самого высокого представления о совершенстве,
за пределами человеческих определений.
Чтобы стать «святым», надо сделаться чем-то,
чего не понимаешь, чем-то таинственным и
скрытым, чем-то видимо противоречивым, пото-
му что Бог, во Христе, «истощил Себя». Он стал
человеком и жил среди грешников. Его считали
грешником. Его предали смерти, как хулителя,
как кого-то, кто хотя бы и не прямо, но отрицал
Бога, кто взбунтовался против святости Божией.
И действительно, главным вопросом на суде и
при осуждении Христа было именно отрицание
Бога и отрицание его святости. И Сам Бог был
предан смерти на кресте, потому что Он не под-
ходил под человеческую мерку его святости... Он
был недостаточно свят. Он был не так свят, как
они хотели. Он был свят не так, как они ожидали,
поэтому Он не был Богом. И действительно, Он
был покинут даже Самим Собой. Как будто Отец
отказался от Сына, как будто Божественная Сила
и милосердие стали совершенно недействитель-
ными.
Тем, что Он умер на кресте, Христос проявил
святость как бы в явном противоречии со святос-
тью. Это проявление святости было полным отри-
цанием и отказом от всех человеческих идей свя-
тости и совершенства. Божия мудрость стала бе-
зумием для людей, и Его сила проявила себя как
слабость, и Его святость в их глазах не была свя-
той. Но в Писании сказано: «Высокое у людей —
мерзость пред Богом» (Лк 16,15); и еще: «Мои
мысли — не ваши мысли» (Ис 55,8), — говорит
Господь.
Итак, если мы хотим найти путь к святости,
мы должны сперва отказаться от нашего собст-
венного пути и нашей собственной мудрости. Мы
должны «истощить себя», как истощил Себя Он.
Мы должны «отказаться» от себя и в каком-то
смысле превратить себя в «ничто», чтобы жить не
в себе, а в Нем. Мы должны жить силой и светом,
которых как будто нет. Мы должны жить силой
видимой пустоты, которая всегда действительно
пуста и в то же время в любой момент может
поддержать нас.
Вот это и есть святость.
Этого нельзя достигнуть собственными усилия-
ми, соревнованием с другими людьми. Это значит
оставить пути, понятные людям. Без любви я не
могу стать любовью, если Любовь не сделает меня
Собою. Но если Он пошлет Свою Любовь, Себя,
чтобы действовать и любить во мне и во всем, что
я делаю, тогда я буду преображен, я узнаю, кто я,
я овладею моей подлинной сущностью, потеряв
себя в Нем.
И вот это называется святостью.
|
| |
| |
| putnik_shep | Дата: Суббота, 27.11.2010, 21:28 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 2675
Статус: Offline
| Тело с переломанными костями
Пока мы живем на земле, любовь, которая объ-
единяет нас, будет приносить нам боль самим
контактом друг с другом, потому что эта любовь
— «составление Тела из переломанных костей».
Даже святые здесь на земле не могут жить друг с
другом без какой-то доли страдания и боли от
различий, разделяющих людей. Есть два возмож-
ных ответа на боль разъединения с людьми: лю-
бовь или ненависть.
Ненависть отшатывается от жертвы и скорби
— цены этого «составления костей». Она отказы-
вается от боли воссоединения.
В каждом слабом, потерянном и изолирован-
ном члене человеческого рода есть мука ненавис-
ти, рождающаяся от собственной беспомощности
и отъединенности. Ненависть — это признак и
выражение одиночества, недостоинства, недоста-
точности. И постольку, поскольку каждый из нас
одинок и недостоин — каждый ненавидит самого
себя. Некоторые сознают эту само-ненависть и
из-за нее упрекают и наказывают самих себя. Но
наказание не может излечить чувства собствен-
ного недостоинства. Мы ничего не можем изме-
нить, покуда чувствуем, что мы изолированы, не-
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
полноценны, беспомощны, одиноки. Другие, ме-
нее отдающие себе отчет в этой самоненависти,
реализуют ее иным путем, перенося ее на других.
Есть гордая и самоуверенная ненависть, сильная
и жестокая, которая наслаждается ненавидени-
ем, потому что она направлена наружу, на недо-
стоинство другого. Но эта сильная и довольная
собой ненависть не сознает, что, как всякая не-
нависть, она разрушает и пожирает ненавидяще-
го, а не ненавидимого. Ненависть в любой форме
саморазрушительна, и даже, торжествуя физиче-
ски, она торжествует на развалинах собственного
духа.
Сильная ненависть, которая ненавидит с удо-
вольствием, сильна потому, что она не считает се-
бя недостойной и одинокой. Она чувствует под-
держку бога войны, мстительного и разрушитель-
ного духа. От таких жаждущих крови богов чело-
веческий род был уже освобожден — великим
усилием и страшной скорбью — смертью Бога,
Который предал Себя на крест и пострадал от па-
тологической жестокости Своего собственного
творения — людей, из жалости к ним же. Побе-
див смерть, Он открыл им глаза на реальность
любви, которая не задает вопросов о достоинст-
вах, любви, которая побеждает ненависть и унич-
тожает смерть. Но люди отказываются от этого
божественного откровения всепрощения и воз-
вращаются к старым богам войны, которые нена-
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
сытно пьют человеческую кровь и пожирают че-
ловеческую плоть. Служить богам ненависти лег-
ко, ибо они питаются поклонением коллективного
фанатизма. Чтобы служить богам ненависти,
нужно только быть ослепленным коллективной
страстью. Чтобы служить Богу Любви, надо быть
свободным, надо принять страшную ответствен-
ность решения любить вопреки всякому недосто-
инству, будь то в себе или в другом.
В корне всякой ненависти — гложущее, мучи-
тельное чувство недостоинства. Тот, кто способен
ненавидеть сильно и со спокойной совестью, са-
модовольно слеп к своим недостаткам; он видит
свои недостатки в других. Но тот, кто сознает
свое собственное недостоинство и видит недосто-
инство своего ближнего, искушается более тонкой
и более мучительной ненавистью: всеобщей, опа-
ляющей, тошнотворной ненавистью всего и всех,
потому что все заражено недостоинством, все не-
чисто, все грешно. Эта слабая ненависть на са-
мом деле является слабой любовью. Тот, кто не
может любить, чувствует себя недостойным и в то
же время, что каким-то образом никто недосто-
ин...
В подлинно христианском понимании Божьей
любви идея достоинства теряет свое значение.
Откровение Божьего милосердия делает всю про-
блему достоинства чем-то почти смешным. От-
крытие, что «достоинство» не имеет особой ценно-
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
сти (ибо, строго говоря, никто и никогда сам по
себе не может быть достойным такой любви), яв-
ляется подлинным освобождением духа. И пока
это открытие не сделано, пока это освобождение
не совершилось божественным милосердием, че-
ловек закабален ненавистью.
Гуманистической любви недостаточно. Покуда
мы убеждены, что никого не ненавидим, что мы
милостивы, что мы добры от природы, мы обма-
нываемся; просто наша ненависть тлеет под се-
рой золою самодовольного оптимизма. Мы по ви-
димости в мире со всеми, потому что мы думаем,
что мы достойны. На самом же деле мы просто
потеряли способность подойти к вопросу недосто-
инства. Но когда милость Божия избавляет нас,
«недостоинство» не имеет больше смысла.
Ненависть пытается излечить разъединение
уничтожением тех, кто не объединены с нами.
Она ищет мира, исключая всех, кроме себя. А лю-
бовь — своим приятием боли разъединения — на-
чинает залечивать раны.
Вот хорошая примета «Божьей воли» в судьбе
человека: она есть во всем, что требуется от нас,
чтобы мы были едины друг с другом в любви. При
желании это можно назвать основным принци-
пом естественного закона: с другими надо обра-
щаться так, как мы хотим, чтобы они обращались
с нами, не делать другому того, чего мы не хотим
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
себе. Другими словами, естественный закон со-
стоит попросту в том, что мы должны признавать
в каждом человеке ту же самую природу, те же
самые потребности, те же самые права, как в нас
самих. В самой простой форме это звучит так: об-
ращаться с другими, как с людьми. Не вести себя
так, как будто только я человек, а каждый другой
человек — животное или мебель. Ясно, что жить
поистине человеческой жизнью нельзя, последо-
вательно нарушая этот основной принцип.
Но невозможно относиться к другим людям
как к людям, если нет к ним сочувствия. Должно
быть хотя бы настолько жалости, чтобы понять,
что когда другие страдают, они чувствуют при-
мерно то же, что чувствую, страдая, я. И если я
не испытываю такого сочувствия к другим не-
произвольно, тогда воля Божия в том, чтобы я де-
лал то, что в моих силах, чтобы научиться этому.
Надо научиться разделять с другими их радости и
страдания, их мысли, их нужды и желания. Надо
научиться этому не только в тех случаях, когда
эти другие принадлежат к тому же классу и про-
фессии, к той же расе и нации, что и я, но даже и
тогда, когда они принадлежат к тем группам, ко-
торые считаются враждебными. Поступая так,
человек подчиняется воле Божией, отказываясь
от этого, он нарушает волю Божию. И здесь нет
места для собственных мнений и настроений.
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
Поскольку это воля Божия о каждом человеке,
а созерцание не дается тому, кто не подчиняется
воле Божией, оно недоступно тому, кто не стара-
ется вырабатывать в себе сочувствие к другим
людям.
Ибо христианство это не только доктрина или
система верований, это Христос, живущий в нас
и объединяющий людей друг с другом в Своей
жизни и в Своем единстве. «Я в них и Ты во Мне,
да будут они совершены воедино...» (Ин 17,23). «И
славу, которую Ты даровал Мне, Я даровал им, да
будут едино, как Мы едино» (Ин 17,22). «По тому
узнают все, что вы Мои ученики, если будете
иметь любовь между собою» (Ин 13,35).
«Не любящий... пребывает в смерти» (1 Ин 3,
14).
Тот, кто рассматривает созерцание главным
образом как средство от горестей человеческой
жизни, как уход от страданий, от борьбы за вос-
соединение с другими людьми, не знает, что та-
кое созерцание, и никогда не найдет Бога в своем
созерцании. Именно в восстановлении нашего
единения с нашими братьями во Христе мы от-
крываем Бога и познаем его. Его жизнь проника-
ет в наши души и Его любовь овладевает нами, и
мы получаем возможность узнать, кто Он, из
опыта его милосердия, освобождающего нас из
темницы само-интереса.
ТОМАС МЕРТОН. НОВЫЕ СЕМЕНА СОЗЕРЦАНИЯ
Существует только одно настоящее бегство из
мира, это не бегство от конфликтов и страданий,
но бегство от разобщенности и отделения в един-
ство и мир через любовь к людям.
Что такое «мир», о котором Христос не молился
и о котором Он сказал, что Его ученики в нем, но
не принадлежат ему? Мир — это неспокойный
град тех, кто живет для себя и поэтому разделены
сами в себе и друг против друга в борьбе, кото-
рой нет конца, которая будет вечно длиться в
аду. Это град борющихся за обладание и за моно-
полию на вещи и удовольствия, которые недо-
ступны для всех.
Но если попытаешься убежать из этого мира,
просто уйдя из этого града и укрывшись в одино-
чество, то только возьмешь этот град с собой в
свое уединение; и в то же время можно быть со-
вершенно вне мира, оставаясь в нем, если дать
Богу освободить себя от своего собственного эго-
изма и начать жить только для любви.
Ибо бегство от мира не что иное, как бегство
от само-интереса и само-заботы. И тот, кто запи-
рается наедине со своим эгоизмом, ставит себя в
положение, в котором зло в нем самом или овла-
девает им, как бес, или сводит его с ума.
Вот почему опасно предаваться уединению
только потому, что приятно быть одному.__
|
| |
| |
